Автор: Irbis_light
Фандом: Исторические события
Пэйринг: Джон Андре/ Банастр Тарлтон
Рейтинг: NC-17
Описание: Cобытия происходят в разгар Войны за Независимость американских колоний от их метрополии – Великобритании. Главный герой повествования – Банастр Тарлтон, молодой, деятельный британский офицер, которому суждено стать карающим бичом Юга, «Мясником Каролины», «Кровавым Беном», «охотящимся леопардом». Но так ли все однозначно? Только ли американская земля изнемогала под гнетом беспощадного Тарлтона, содрогалась под ударами копыт его конницы и была распята зверским насилием этого хладнокровного и циничного англичанина? Или, быть может, враждебная земля и чужак-завоеватель взаимно обрекали друг друга на адовы муки. И у кого, в таком случае, было неоспоримое преимущество в этой заведомо неравно борьбе?.. Но, все же, британский лев, познавший вкус поражения, не обернется жалкой побитой дворнягой и, до конца оставаясь верным долгу, не позволит мятежникам пускать «Юнион Джек» на портянки. Часть вторая, в которой Тарлтон сталкивается трагическими потерями и тяготами войны после взятия англичанами Чарльстона.
P.S. Картинки, как всегда, не мои)
II
Он человек был — человек во всем;
ему подобных мне уже не встретить.
(Уильям Шекспир «Гамлет»)
ему подобных мне уже не встретить.
(Уильям Шекспир «Гамлет»)
Южная Каролина, Чарльстон, май 1780г.
Алисия Фэрроу взлетела по ступенькам, стремительная и легкая, как весенняя бабочка. В холле губернаторского дворца она на мгновение задержалась, чтобы бросить на себя взгляд в одно из огромных богато украшенных зеркал. Легкомысленная улыбка и яркие шелка безумно шли этой живой и смелой миниатюрной девушке. На щеках ее играл природный румянец, а блестящие темно-каштановые волосы были уложены в элегантную высокую прическу. Ничуть не жеманясь, как иные напудренные до кончиков ушей леди, Алисия задорно подмигнула своему отражению и, гордо вскинув голову, направилась в зал торжеств.
В просторном парадном зале пахло весенними цветами, и сквозь открытые окна втекал упоительный свежий ветер, приносивший с собой запах моря и нежное благоухание жимолости. Любезно отвечая на приветствия знакомых, леди Фэрроу вплыла в зал и, покрасовавшись несколько минут в центре всеобщего оживления, направилась к двум кавалерийским офицерам в дальнем конце комнаты. Поглощенные беседой джентльмены в зеленых мундирах королевских драгунов не сразу заметили приближение Алисии. Затем один из них, как будто почувствовав ее взгляд, обратил в сторону леди строгое, красивое лицо. В его холодных серых глазах мелькнуло узнавание, и они потеплели. Губы офицера тронула легкая улыбка, когда девушка протянула изящную руку, совершив безупречный книксен.
читать дальше- Мое почтение, миссис Фэрроу, - молвил драгун, и полным достоинства движением склонился к ее руке и поцеловал кончики ее пальцев.
- Рада вас приветствовать, полковник Тарлтон, - церемонно протянула она, но озорные искры в ее живых сверкающих глазах никак не отвечали серьезному официальному тону.
- Позвольте представить вам этого достойного джентльмена. Майор Джордж Хангер, - произнес Тарлтон.
Лицо его товарища осветила широкая улыбка, и он почтительно поклонился молодой леди.
- Ваш покорный слуга, мадам, отныне и навек, - заверил Алисию майор, порывисто прижав руку к груди.
- Вы весьма любезны, сэр, - прохладно отозвалась она, скользнув равнодушным взглядом по его грубоватому лицу.
- Разрешите откланяться, - вскоре сказал Хангер. Уразумев, что его присутствие не празднуют, он решил ретироваться.
Впрочем, нимало не огорченный, все с той же жизнерадостной улыбкой на круглом лице этот драгун зашагал к столику с напитками. И вскоре оттуда прогремел его густой раскатистый бас.
- Милорд Роудон, - закричал он через весь зал, размахивая над головой батистовым платком и стараясь привлечь внимание худощавого офицера в красном мундире.
Оставшись вдвоем, леди Фэрроу и полковник Тарлтон завязали разговор, который очень скоро утратил все признаки официального тона и перетек в более экспрессивное и непринужденное русло. Надо сказать, что не одна женщина в этом зале искоса поглядывала на Алисию Фэрроу с тайной завистью. Самоуверенная, эксцентричная особа, которая могла вот так смело подойти к этому загадочному человеку, опасному и привлекательному одновременно, получала клеймо безнадежной кокотки. Но молодую свободную вдову не особенно заботила ее репутация. Завладев вниманием собеседника, она с беспечной легкостью сыпала остротами, которые вызывали вспышки смеха у того, чья холодная отрешенность обыкновенно лишала уверенности любого, кто искал его благосклонности. Вот и сейчас, когда они не спеша прогуливались по залу, на губах Алисии порхала задорная улыбка и она, прильнув к Тарлтону, что-то весело щебетала, а грозный драгун безмятежно усмехался. Пожалуй, ей одной был ведом тот колдовской заговор, который помогал ему отрешиться от своих забот и позабыть на время о войне. И, если молодые джентльмены и юные барышни были готовы принять их общение за флирт, то людям старшего возраста не составляло труда заметить, что между этими двумя не было рокового огня страсти. В целом они вели себя как дети, беззаветно увлеченные, погруженные в свои оживленные беседы, в которых доверительно сообщали друг другу о сумасбродных шалостях и милых забавах. Тарлтон наслаждался обществом леди Алисии, но не был обольщен ею. И то, что она не имела над ним никакой власти и не претендовала на таковую, полностью устраивало полковника. Однако сегодняшний вечер должен был подвергнуть эту идиллию серьезному испытанию. И Тарлтону суждено было убедиться в том, что Алисия Фэрроу питает к нему куда большую привязанность, чем он полагал.
В середине вечера Банастр Тарлтон обратил внимание на миловидную юную леди, которую видел на балу впервые, и которая, судя по ее неуверенному поведению, вполне могла совершать сегодня свой первый выход в свет. И хотя она выглядела старше шестнадцати лет, а, значит, давно имела право присутствовать на светских приемах, вполне могла быть заложницей строгого гугенотского воспитания аскетичных родителей или незамужних теток. Высокая и статная с пепельно-русыми волосами, убранными в незатейливую прическу, она была полногрудой, пышущей здоровьем и лишенной болезненной бледности и хрупкости тех многих, доведенных до истощения, светских дам, что мнили себя эталоном современной Венеры. Понаблюдав за ней, Тарлтон отметил не только ее удивительную красоту, но также скромность и благочестие ее манер и облика. Он видел, как эта юная мисс с независимым видом отвечает на любезные реплики, обращенные к ней кавалерами, и как последние не выдерживают ее апломба и отказываются от штурма столь неприступной твердыни. Девушка была хороша, а фиаско знатных претендентов на ее внимание разжигало азарт охотника. И Тарлтон, оставленный Алисией Фэрроу после ригодона, уступил неудержимому порыву и направился засвидетельствовать свое почтение таинственной незнакомке.
С первых же минут знакомства причина сокрушительных поражений офицеров и влиятельных господ города стала понятной. Девушка была сторонницей американцев, называющих себя патриотами и отстаивающих свою свободу в борьбе с Англией. Поэтому убежденные тори, лояльные королю, равно как и офицеры британской армии не преуспели в своих попытках впечатлить леди своими подвигами. Что же касается Тарлтона, облаченного в традиционные для представителя тори цвета, и хорошо известного в Чарльстоне и его округе, то его едва ли ожидало большее расположение своенравной особы. Однако судьбе было угодно преподнести ему приятный сюрприз.
- Разрешите представиться, мисс. Полковник Тарлтон Королевские Зеленые драгуны, - молвил он с легким поклоном.
- Эвелина Видо из Пенсильвании, - девушка смотрела на офицера широко открытыми голубыми глазами, настороженно и восхищенно одновременно. – Мы встречались с вами прежде. После взятия британцами Филадельфии моя семья, поддерживающая патриотов и оказывающая им помощь, вынуждена была бежать на Юг, к родственникам матери. Дорогою до Ричмонда мы заблудились, свернули с главного тракта, чтобы избежать встречи с английскими патрулями. Мы оказались в глуши и на наш обоз напали скиннеры, эти разбойники, которые бесчинствуют, прикрываясь благородным знаменем революции. Они бы ограбили нас и предали бесчестию и смерти, невзирая на заверения в том, что мы преданы делу Свободы. Но внезапно появились драгуны в зеленом. Разбойники принялись кричать «Британцы! Королевские псы!». Мне тогда показалось это странным, ведь я думала, что все англичане носят красные мундиры… Я увидела вас во главе отряда, который налетел на наших захватчиков. Скиннеры не выдержали натиска и вскоре обратились в бегство. А вы со своими драгунами не только не причинили нам вреда, но и помогли выбраться из заваленного буреломом леса на дорогу. Я тогда пряталась в крытом фургоне, так что вы меня видеть не могли. Но я вас хорошо запомнила и очень рада, что могу выразить вам свою благодарность лично. И если я чем-то могу быть полезной, сэр, то вам стоит лишь сказать.
Она смущенно потупила взор, переводя дыханье после долгого взволнованного повествования.
- Вы окажете мне честь, мисс Видо, если соблаговолите принять приглашение на следующий танец, - учтиво ответил Тарлтон.
Рассказ девушки его не удивил, ему часто приходилось сталкиваться с разбродом мародеров, мерзких шакалов, сбивающихся в стаи. То, что семья мисс Видо, оставив осажденную Филадельфию, оказалась в Чарльстоне, тоже вскоре захваченном англичанами, так же было очень даже возможно. Как бы там ни было, но, несмотря на признательность, которую Эвелина старалась ему продемонстрировать, настороженность и волнение в ее обращении с ним никуда не исчезли. Легкий трепет ее руки, когда он вел ее в танце, колебания ее голоса, неровное дыхание. Какой-нибудь беспечный и самоуверенный молодой хлыщ приписал бы это смущению и робости, внушенным его неотразимым обаянием; но не таков был Тарлтон. Жизнь на острие судьбы сделала его осторожным, подозрительным.
Однако, не успел он проникнуть в суть загадок этой отчаянной юной патриотки, осмелившейся открыто заявлять о своих убеждениях в обществе роялистов, как был перехвачен зеленоглазой львицей – Алисией Фэрроу. Эта дикая кошка сверкала очами, но ловко прибегла к более изощренной тактике, чем сцена ревности. Вместо того чтобы разразиться упреками, Алисия изобразила недомогание и, старательно обмахиваясь веером, потребовала чтобы Тарлтон проводил ее на террасу.
Как только они покинули зал, Алисия оттолкнула руку своего спутника и приняла независимую позу.
- Это все. Я в состоянии о себе позаботиться, сэр, - отчеканила она.
Но Тарлтон не двинулся с места, глядя на нее с недоумением.
- Не стоит обо мне беспокоиться, - сказала Алисия уже мягче, но с явной толикой ехидства, - твоя лесная нимфа, должно быть, скучает, хотя внушительные габариты отнюдь не делают ее незаметной в этой толпе. Так что если найдется еще солдат, настолько изголодавшийся по женским прелестям, что может удовлетвориться только их излишеством, то он не обойдет ее...своим вниманием.
Сделав выразительную паузу перед заключающей фразой, миссис Фэрроу рассмеялась собственной грубой шутке.
- Что случилось? – Спокойно поинтересовался полковник, наивно ожидая услышать рациональное объяснение такому вызывающему поведению.
Алисия беспомощно закусила губу и пробормотала упавшим голосом:
- Ничего особенного, я просто подвернула ногу, и у меня расстегнулась одна из подвесок.
Она смотрела поверх крыш на закатное небо, беспощадно комкая в руках свой кружевной веер.
- Позволь я отвезу тебя домой, - осторожно предложил Тарлтон.
Девушка пренебрежительно повела точеными плечами и надменно вскинула подбородок.
- Домой? – Взвизгнула она, резко оборачиваясь к офицеру и сверкая в сумраке глазами полными злых слез. - Ну нет, я поеду домой только после того как достаточно напьюсь, пощекочу нервы всем дамам на этом балу и упаду в объятья кавалера, который не даст мне уснуть всю ночь!
Решительно тряхнув головой, леди подбежала к одному из офицеров Легиона Тарлтона, подхватила его под руку и призывно усмехнулась. Ее польщенный кавалер, которым, кстати, оказался личный адъютант Тарлтона - Джеймс Бордон, воззрился на девушку с благоговением, не веря своему счастью.
- Желаю приятного вечера, - бросила через плечо Алисия, удаляясь с капитаном Бордоном в губернаторский сад. - И научите, в конце концов, вашу скромную послушницу не путать фигуры в танце.
Пока Тарлтон стоял, обескураженный своим достойным водевиля курьезом, к нему, приветливо улыбаясь, подошел его друг полковник Френсис Роудон. Это был тот самый лорд Роудон, высокий худощавый офицер лет двадцати пяти, которого так требовательно звал майор Хангер, размахивая своим платком.
- Ты самым бессовестным образом очаровал добрую половину здешних красавиц. Мог бы хоть одной из них представить своего несчастного боевого товарища, - в светлых глазах Роудона плескалось веселье, он был сама искренность и благодушие.
Не успел Тарлтон ответить на его обращение, как к ним, шествуя плавно и величаво, приблизился майор Патрик Фергюсон. Храбрый и благородный офицер, изобретатель, знаток изящных манер, он мог быть приятным во всех отношениях компаньоном, если бы не излишняя напыщенность и склонность к едкой критике. Глядя на молодежь свысока, Фергюсон укоризненно протянул:
- В мое время, джентльмены, молодые офицеры вели себя скромно и с достоинством, особенно на балах. И не бросали тень на королевскую армию.
Тарлтон любезно улыбнулся высокомерному шотландцу, горделиво выпятившему грудь.
- О, вы, без сомнения, знаток хороших манер, майор Фергюсон. Так что, я даже уверен: прежде чем вступить в близость с миссис Вирджинией Сал вы получили официальное согласие от ее супруга.
Фергюсон негодующе фыркнул, резко разворачиваясь на каблуках. Молодые люди разразились дружным хохотом.
- Бен, генерал О'Хара на днях высказался о том, что твоя дерзость и импульсивность угрожают дисциплине и портят здоровый климат в нашем коллективе, и я был бы более полезен его светлости Корнуоллису, если бы сумел призвать тебя к смирению, - поведал Роудон.
- В самом деле? – Тарлтон холодно усмехнулся, скрестив руки на груди. – Полагаю, сплетни и клевета нашего досужего генерала на здоровье этого самого климата не отражаются. Очевидно, успел выработаться иммунитет. Если я и бываю излишне дерзок, то только потому, что считаю справедливым открыто выражать свои претензии, в чем О'Хару, разумеется, не упрекнешь. А жаль, если бы он только набрался смелости…
- Он имеет привычку рассуждать обо всех понемногу, развлекая лорда Корнуоллиса в часы досуга, - негромко заметил Френсис Роудон.
- Его светлость жалует подобные низости? – Изумился драгун.
- Не знаю, - Роудон неопределенно пожал плечами. – Впрочем, Корнуоллис никогда не пресекает эти гнусные словоизлияния. И его можно понять, информация о твоем ближайшем окружении никогда не бывает лишней, даже если она приправлена изрядной долей желчи, искажена до нелепости и утрирована, все равно в ней содержится доля правды.
Тарлтон пытливо взглянул на друга и с шутливым вызовом произнес:
- Итак, ты собираешься меня урезонить или я и дальше с твоего попустительства буду смущать умы наших колоссов военного гения и титанов стратегического искусства?
Полковник Роудон мягко улыбнулся и отозвался своим приятным бархатным голосом:
- Я хочу, чтобы ты знал, что я не разделяю мнение таких как О'Хара, даже если обстоятельства вынуждают меня безропотно выслушивать злословие этих людей. Живя с волками, твой друг еще не научился выть по-волчьи.
- Никогда в вас не сомневался, милорд Роудон, - торжественно изрек Тарлтон, от души хлопнув смешавшегося товарища по плечу.
Их дружба брала истоки еще в стенах Университетского колледжа Оксфорда. Молодой лорд, наследник домов Гастингс и Мойра, первым ступил на военную стезю. И, несмотря на некоторую мягкость своего характера и природную застенчивость, Френсис преуспел в общественной деятельности британской армии, получив бесценный опыт генерал-адъютанта при Клинтоне. И теперь, после перевода под патронаж генерала Корнуоллиса, Роудон успешно выполнял административные поручения, доверенные ему главнокомандующим. Его светлость высоко ценил своего помощника и тот даже замещал его, когда графу случилось заболеть.
Когда Тарлтон оставил Роудона беседовать на террасе с другими офицерами и вернулся в зал, то решил отыскать майора Фергюсона. Пусть въедливость всеведущего шотландца и заслуживала того, чтобы его достойно осадили. Все же драгун испытывал симпатию к этому человеку и не хотел портить с ним отношения, а посему решил своевременно принести извинения.
- Не злитесь, сэр Патрик, вы же знаете, что я всегда уважал ваш жизненный опыт и ценил ваши наставления, - примирительно произнес Тарлтон, приблизившись к хмурому Фергюсону, восседающему за одним из резных круглых столиков.
Патрик Фергюсон отнюдь не являлся умудренным годами старцем, однако его характер, жизненная позиция и манера поведения послужили причиной того, что к нему относились как к человеку гораздо более пожилому, нежели он был.
Он глянул на Тарлтона исподлобья и выпятил губу, словно раздумывая, стоит ли снизойти до ответа.
- Все это пустая болтовня, если не подкреплено бутылкой доброго скотча выпитой на двоих, - наконец глубокомысленно изрек майор, наставительно подняв кверху палец.
Молодой драгун неуверенно улыбнулся, оценивающе изучая этого гордого одиночку, чей жизненный уклад, казалось, состоял из одних ограничений. А Фергюсон тем временем любовно повертел в руках и торжественно водрузил на стол пузатую бутылку с насыщенным янтарным напитком.
- Садись, коль не шутишь, и выпей со мной, - сурово молвил помпезный шотландец, откупоривая свое сокровище.
Несколько минут спустя Тарлтон утратил ощущение реальности, с ним пропала и способность трезво рассуждать и анализировать происходящее. Крепкий шотландский напиток свалил бы и коня, а Фергюсон был непреклонен в своем решении опорожнить злосчастную бутылку. В пьяном угаре сэр Патрик травил истории не совсем приличного содержания, но драгун не запомнил ни одной, он вообще плохо помнил окончание того званого вечера, и благодарил небеса уже за то, что в конечном итоге был в состоянии держаться на ногах.
***
Красивая смуглая креолка с сапфировыми глазами, гибкая как кошка и такая же распутная… Она смеялась глубоким грудным смехом, от которого по телу разливалась сладостная дрожь желания. Тарлтон нетерпеливо расшнуровал корсет и сдернул с нее платье. Девушка обернулась, запустила тонкие пальцы в непокорную гриву его волос и выгнулась навстречу его жадным поцелуям. Она вонзилась ногтями ему в плечи, острые жала впились в плоть даже сквозь рубашку, затем откинула голову назад, предлагая, свою пышную вздымающуюся грудь.
Упиваясь сладостью горячего юного тела, драгун терял над собой контроль, и порой его грубые ласки причиняли боль этой прелестной нимфе. Однако она не отступала и не выказывала и тени недовольства, и лишь сильнее, настойчивее прижималась к нему, обвивалась вокруг подобно дикому плющу. Охваченный любовной горячностью он резко отстранил ее и уложил на кушетку, чтобы затем властно накрыть ее трепещущее тело своим, твердым и готовым к страстному штурму. Смуглая пантера грациозно вытянулась, бесстыдно преподнося взглядам любовника все свои сокровенные тайны. Она приняла его восторженно и бурно, заключая в кольцо своих сильных ног его бедра и обвивая руками шею. И когда они слились, девушка на миг замерла под пронзающей ее мощью, настигнутая, сраженная пала добычей этого неистового хищника.
Тарлтон вцепился в ее бедра, стремясь удержать на месте свою не в меру горячую и норовистую любовницу, объездить которую оказалось не так и просто. Она угрем извивалась под ним, не останавливаясь ни на минуту, словно была одержима демоном похоти. Наконец доведенный до крайности офицер угомонил эту милую бестию, сомкнув пальцы на ее кудрях и управляясь ими так, словно это была узда необъезженной лошади, другой же рукой он обхватил ее поперек талии. Обездвиженная таким образом, креолка представляла собой желанную цель, открытую для яростного вторжения своего захватчика. И, погруженная в ритм безудержного танца страсти, она вскоре стала мягкой и податливой. Он же, подавив ее сладострастный мятеж, получил свой приз и, раскрывая его прелесть, все глубже погружался в омут наслаждений. Отдавшись нарастающему пламени экстаза, он ослабил хватку, а затем и вовсе избавил от оков смуглую дикарку.
Ее стоны сочились страстью, но тело едва заметно напряглось, вытянулось. Тарлтон почувствовал, как креолка подвинулась ближе к краю кушетки. Он насторожился, попытался приподняться над ней, но был поражен острой пронизывающей болью. Стилет скользнул по ребру и не успел врезаться в плоть достаточно глубоко, потому что изящная ручка, которая его направила, оказалось зажатой в стальные тиски. Нож был перехвачен. Кобра, совершившая свой вероломный бросок, дернулась, в безуспешной попытке вывернуться из-под сильного тела драгуна. В огромный синих глазах плескался ужас, рот приоткрылся в отчаянье, грудь судорожно вздымалась. Мгновение и молниеносный росчерк окровавленного клинка рассек смуглую шею девушки. Кровь ударила алым фонтаном из разорванных артерий, голова бессильно откинулась на подушки.
Тарлтону казалось, что в первые минуты своего резкого пробуждения он все еще слышал хриплые булькающие звуки предсмертной агонии той юной актрисы. Он сел на кровати, подтянув колени к подбородку, и замер, напряженно вглядываясь в темноту, ловя каждый звук глубокой весенней ночи. Во дворе глухо выла собака. За стеной переливались раскаты могучего храпа Джорджа Хангера. В раме высокого окна застыл серебристый диск полной луны.
Рука инстинктивно легла на левый бок, безотчетно устремилась к верхним изгибам ребер. Пальцы скользнули вдоль неровного шрама, свежей отметины той раны, что могла оказаться смертельной.
***
Южная Каролина, окрестности реки Конгари, июнь 1780 г.
Их было семеро: один офицер в мундире лейтенанта пехотного полка и шестеро солдат, среди которых трое – чернокожие, вступившие в ряды вооруженных сил короля Георга III. Подвешенные к ветвям деревьев, неподвижные и безмолвные, они являли собой ужасный пример изощренной жестокости мятежных партизан. Их раны были облеплены полчищами мух, увечья конечностей делали их похожими на жалких изломанных кукол, развешенных на кустах безжалостным ребенком. У двоих чернокожих была ободрана кожа, у офицера – выколоты глаза и отрезаны уши…
Отряд королевских драгун остановился под зеленым пологом векового леса, у подножья поросших мхом деревьев, чьи массивные ветви вздымали над землей свою страшную ношу. Их командир – Банастр Тарлтон смотрел перед собой тяжелым, немигающим взглядом. Даже его лошадь стояла как вкопанная, и не двигалась, чтобы не потревожить мрачные раздумья хозяина. За его спиной с искаженными от гнева и отвращения лицами угрюмо застыли солдаты. Какой-то молодой драгун не сдержал приступа тошноты и, поспешно соскочив с коня, устремился в кусты. Некоторое время тишину нарушали только эти приглушенные мучительные звуки взбунтовавшегося желудка и монотонное жужжание мух. Затем один из воинов постарше, подал голос указывая саблей на одного из негров:
- Этот еще жив, он дышит.
Тарлтон бросил взгляд на чернокожего, который висел чуть в стороне от остальных солдат. Немолодой, но крепко сложенный негр был в изодранной одежде с перебитыми суставами на ногах и глубоко рассеченной щекой.
- Снимите его осторожно, - велел полковник своим драгунам.
Двое солдат тут же спешились и направились к изувеченному человеку.
Седой матерый колонист поморщился, вприщур разглядывая негра.
- Видите эти татуировки на руках и груди? Это значит, что он шаман вуду, и от него следовало бы держаться подальше. – Хрипло проворчал он.
Драгуны, державшие безвольное тело чернокожего воина, заметно напряглись. Осторожно уложив его на землю, они тревожно отпрянули.
Тарлтон спрыгнул на землю и, игнорируя беспокойные перешептывания солдат, приблизился к бесчувственному негру. Он опустился на колени около раненого и, сняв с пояса флягу с водой, бережно омыл его лицо. Чернокожий издал резкий надрывный всхлип и открыл глаза. Агатово-черные очи его возбужденно блестели, на висках вздулись жилы. Полковник приложил флягу к потрескавшимся губам негра, осторожно вливая воду в рот несчастного. Тот судорожно глотнул и пытливо уставился на британца.
Не отрывая взгляда от Тарлтона, чернокожий принялся что-то негромко бормотать. Драгун аккуратно приподнял ему голову и настойчиво спросил:
- Сколько их было? Это континентальная армия или местное ополчение? Как выглядел человек, который ими руководил?
Раненый странно улыбнулся уголками почерневших губ. Помолчав некоторое время, он снова разразился низким гортанным бормотанием на неведомом англичанину языке. Тарлтон досадливо поморщился почти уверенный в том, что негр сознательно отказывается отвечать на его вопросы, ведь те, кто служил роялистам и был принят в королевскую армию, хорошо знали английский. По рядам драгунов пронесся возмущенный ропот. Приглушенные проклятья чередовались со словами «нечестивый колдун», «бесовское отродье», и «сжечь». Разгневанные и угнетенные солдаты хотели хоть на ком-то выместить свою бессильную злость. Но властный жест командира призвал их к смирению и тишине.
А шаман тем временем возвысил голос, нараспев произнося непонятные белым слова. Его проникновенный взор приковал к себе Тарлтона, заставил неотрывно смотреть в черные колодцы глаз негра. В последнем предсмертном порыве он крепко сжал руку офицера и прошептал одно единственное слово на английском языке «охота леопарда», после чего бессильно откинулся назад и испустил дух.
- Не следовало прикасаться к этому черномазому демону, - прорычал седовласый драгун, неодобрительно покосившись на своего командира.
- Ха, да если бы он был настоящим колдуном, разве позволил бы он себя искалечить? – Язвительно заметил другой кавалерист.
Во время недолгого привала драгуны по приказу Тарлтона отвязали и наскоро похоронили всех семерых, замученных мятежниками, лоялистов. Некоторые, впрочем, возмущались против предания земле гнусного колдуна, но оспаривать приказ не посмел никто.
Тарлтон принял решение отправиться на поиски отряда мятежников, учинивших кровавое зверство, полагая, что далеко они уйти не успели. И эскадрон пустился рысью вдоль реки, следуя ее широкому руслу, стремящемуся влиться в океан.
Погода стремительно портилась. Подул порывистый ветер с побережья, крепчая с каждой минутой. По мере того как ветер набирал скорость небо затягивали грозовые облака. Леса Южной Каролины окутала сырая синеватая мгла. Лошади отчаянно ржали, упираясь и вскидываясь на дыбы. Драгунам приходилось неустанно нахлестывать испуганных животных, которые упрямо не желали двигаться вперед. Люди встревожились не меньше, осознав, что к ним приближается ураган. Но Тарлтон и не думал прекращать преследование, он как одержимый гнал свой отряд прямиком навстречу лихой стихии.
Безжалостно пришпоривая бунтующего скакуна, капитан Бордон нагнал полковника и, поравнявшись с ним, крикнул:
- Сэр, при всем уважении, я думаю, нам лучше повернуть назад, ураган движется прямо на нас.
Но Тарлтон только холодно усмехнулся, отчего его лицо, озаренное отсветом молнии, показалось хищным.
- В колонну по двое, оружие наизготовку, - скомандовал он, приостанавливая гарцующую лошадь.
Недоумевающие драгуны исполнили приказ, переданный по рядам капитаном. Выстроившись на широкой поляне у берега Конгари, солдаты с ужасом смотрели вперед, туда, где бушующая стихия гнула к земле деревья и зловещая тьма надвигалась на побережье со стороны океана.
Вскоре сквозь шум ветра послышался треск веток, лошадиное ржание и крики людей. И, подгоняемые ураганом, из леса вылетели вражеские всадники. Небольшой отряд мятежников на взмыленных, обезумевших от страха, лошадях оказался лицом к лицу с неприятелем. Не успев перестроиться и приготовиться к атаке, ополченцы столкнулись с ненавистными зелеными драгунами, которых не иначе как сам Дьявол принес сюда на крыльях проклятого урагана. Некоторые всадники с разбегу наскочили на сверкающие сабли англичан, другие сумели придержать коней и выхватить оружие, чтобы подороже продать свои жизни.
Убийственный клин британской кавалерии рассек мятежный отряд как нож масло. Позабыв о приближающейся опасности, зеленые драгуны, пылая праведным гневом, бросились на врагов, разметав их по поляне, обагрив их кровью берег реки. В пелене сизого марева, под свинцовыми облаками, мечущими молнии, свистели сабли и раздавались выстрелы, люди рвали друг друга, как демоны. Эта жестокая резня казалась жертвоприношением разгневанным небесам и угрюмому океану, насылающим ужасный ветер.
Все время, пока длилось сражение, гремели зловещие раскаты грома, давили на землю темные тучи, срывался дождь и бушевал ветер. Затем внезапно все стихло, улегся шквальный ветер, урча, как сытый лев, рассеялась тяжелая мгла, тучи поползли на север. Древняя сила удовлетворилась пролитой кровью. Жертвоприношение было принято.
В пылу битвы молодой мятежный солдат оказался выбит из седла. Он лежал на земле, с суеверным ужасом взирая на возвышающуюся над ним фигуру драгуна на черной, как грех, лошади. Дрожащие губы американца силились что-то произнести, он поднял руки, желая сдаться. Его следовало взять в плен, допросить… Но в Тарлтона как будто вселился кровожадный дух, никакие доводы разума не сумели сдержать эту волну первобытной жестокости и остановить руку, заносящую саблю. Что же касается сострадания, то картина измученных королевских солдат, по-видимому, нанесла ему смертельный удар. Сверкающая сталь описала дугу, кровь горячим потоком хлынула в лицо драгуну, склонившемуся над своей жертвой. Обезглавленное тело дернулось в последний раз и замерло навсегда.
Все еще дрожащий от безумного возбуждения, Банастр Тарлтон опустил оружие и посмотрел вверх, туда, где над окровавленной поляной образовался бледный просвет в облаках. Небо прояснялось, спешно разгоняя тучи, чтобы взглянуть на него и на бойню, учиненную им. Опустив голову, полковник поднес к глазам ладонь, на которой сквозь потеки алой влаги проступал таинственный символ, напоминающий очертаниями леопарда, вытянувшегося в прыжке. Тарлтон зажмурился, облизывая вражескую кровь со своих губ.
Уцелевших лошадей неприятеля драгуны привязывали к своим седлам. Кое-кто собирал трофеи в виде оружия, боеприпасов и конской сбруи. Почти все тела убитых мятежников были изрублены до неузнаваемости, выпотрошены, разделаны подобно свиным тушам под ножом мясника. И все же их участь оказалась куда лучше, чем удел семерых лоялистов, ведь они умерли в битве, а не у пыточного столба.
***
Южная Каролина, военный лагерь английских войск, июль 1780г.
Френсис лорд Роудон сидел у окна в небольшом деревянном домике, стоявшем посреди леса. Несколько таких хижин, оставленных егерями или охотниками, служили теперь нуждам офицеров регулярной армии. Рядом с этими постройками солдаты возвели свои бараки, конюшни и оборонительные сооружения. С обустройством лагеря успели вовремя, после того, как были закончены последние редуты, леса Каролины поглотили проливные дожди. Вот и сейчас за окном офицерского жилища яркая зелень деревьев тонула в непрерывных потоках воды, и картина окружающего пейзажа казалась размытой, словно испорченный холст.
Сжимая в руке чашку чая, Роудон наблюдал за тем, как Тарлтон, подойдя к горящему камину, снял промокшую каску и сорвал с головы ленту, чтобы отряхнуть с волос дождевую воду. Когда драгун отбросил слипшиеся от влаги пряди с лица и перехватил взгляд друга, тот смущенно потупился.
- Итак, чем живет Чарльстон? Скольких прекрасных колонисток ты приручил за это время?
Но Роудон не ответил на улыбку и как-то растерянно пожал плечами, продолжая прятать взгляд. Тогда Тарлтон подошел ближе и, пристально всматриваясь в своего друга, спросил:
- Неужели на всем Юге не нашлось женщины способной утешить тебя, прогнать тоску и томление из его взгляда?
- На самом деле я не особенно стараюсь завести подобные знакомства, - серьезно ответил лорд Роудон. - Боюсь, что мое сердце уже не свободно, а в моих мыслях поселился образ, затмить который не под силу ни одной здешней красавице.
Банастр Тарлтон изумленно вскинул бровь.
- И кто же сразил тебя стрелой амура, мой стойкий воитель? Кто внушил тебе столь трепетное благоговение и глубокую привязанность?
Роудон смутился, как мальчишка, и пробормотал:
- Всего две встречи - в Лондоне и в Ливерпуле, и я как будто не принадлежу себе... Твоя очаровательная сестра, - он глубоко вздохнул и восторженно зажмурился.
- Малышка Бриджит? - Удивленно спросил Тарлтон.
- Даже сейчас, я смотрю на тебя, а вижу ее милые черты, ее такие густые каштановые волосы, ее светлую улыбку, глаза...глубокие и похожие на море. – Выдохнул Роудон, глядя на друга с глуповатой усмешкой.
- Предупреждаю, характер у нее даже хуже, чем у меня, - засмеялся Тарлтон.
Но Роудон не обратил внимания на это замечание, он вдруг подался вперед и торопливо спросил:
- Она еще не помолвлена, не обещана ли кому?
Затем вдруг устыдился своей несдержанности и проговорил:
- О, прости меня за дерзость, ведь я, прежде всего, должен был спросить тебя, не возражаешь ли ты против моих намерений...
Тарлтон облокотился о массивный дубовый стол, за которым сидел его товарищ.
- Нимало не возражаю, если лорд Роудон окажет моей семье такую высокую честь, как предложение руки и сердца мисс Бриджит Тарлтон. Но вынужден настаивать на том, чтобы прежде милорд поразмыслил - не хочет ли он сделать выбор в пользу более выгодной пассии, и не вызовет ли его выбор неодобрение со стороны его родственников; и подошел к вопросу заключения брака со всей серьезностью.
- Да, разумеется. И, я буду несправедлив, если, получив твое одобрение, не спрошу о расположении леди и ее отношении к тому, что я стану за ней ухаживать, - учтиво заметил Френсис Роудон.
Его серьезный и в то же время счастливый вид позабавил Тарлтона, но он не стал поощрять разговор на темы несоизмеримо далекие от их нынешней суровой повседневности, и сказал:
- Давай для начала закончим войну, вернемся в Англию, а потом будем вершить дела мирские.
- Да, о возвращении в Англию, - Роудон, казалось, опять впал в растерянность, - я как раз хотел тебе сказать, что имел намерение туда отправиться на будущей неделе, но...
- Но?
- В виду того, что ситуация с партизанскими атаками обострилась, я вряд ли имею моральное право покидать тебя в этом аду, среди болот кишащих малярийными комарами, лесов, пропитанных тяжелым, влажным воздухом, и головорезов Мариона, жаждущих английской крови.
Тарлтон подавил улыбку, глядя на решительное выражение лица этого самоотверженного воина, который недавно только оклемался после своей вылазки вглубь каролинских чащоб. Что бы он там не говорил, но от него больше пользы в штабе, чем в военном лагере и на изнуряющей охоте за мятежниками.
- Мне будет тебя не хватать, не скрою, - неторопливо изрек драгун. – Я дорожу твоей поддержкой. Но ведь дела лорда Корнуоллиса тоже не всегда позволяли тебе выбираться из штаба и участвовать в военных операциях.
- Но я все равно был где-то рядом, старался держаться в курсе всех новостей, быть начеку и в случае чего…прийти с подкреплением, - в голосе Роудона звенело напряжение, а его глаза возбужденно блестели. Уловив эти трогательные признаки беспокойства за себя со стороны друга, Тарлтон испытал чувство глубокой признательности.
- Ты должен следовать своим планам, Френсис, - твердо сказал он. – Не будь так сентиментален и не приноси напрасных жертв. Дай мне возможность порадоваться за тебя – отравляйся на родину.
Роудон благодарно улыбнулся, затем вдруг нахмурился, с притворной подозрительностью глядя на друга.
- Вижу, жертвы мои воистину напрасны, ты ведь даже не будешь по мне скучать.
- У нас намечается массированное наступление на Мариона, удалось вычислить ареал его обитания, так что скучать мне не придется.
Это заявление снова вернуло Роудону серьезный, озабоченный вид. На этот раз его неодобрительный взгляд и тревожный тон были вполне искренними:
- Твои безумные рейды мне кажутся более чем рискованными. Марион уже не раз устраивал засады нашим патрулям, и он действует день ото дня смелее.
- Не волнуйся, на случай крайней опасности у меня всегда с собой неприкосновенный патрон в заветном пистолете, закрепленном в кобуре на левом боку. Так что военные тайны умрут вместе со мной. – Гордо ответствовал Тарлтон и, расстегнув мундир, продемонстрировал другу совсем небольшой драгунский пистолет в кобуре, пристегнутой к плечу ремнями.
- Как ты можешь так спокойно об этом говорить? – Возмутился взволнованный Роудон.
- Это война, Френсис, следовало бы привыкнуть. – Полным спокойствия голосом заметил Тарлтон.
***
Южная Каролина, военный лагерь английских войск, октябрь 1780г.
Двое всадников в зеленой форме миновали мост через безымянную речушку, один из притоков Санти, и остановились перед военным лагерем, над которым гордо реял «Юнион Джек». Ясное утро и великолепие осенних пейзажей Каролины отнюдь не настраивало на лирический лад солдатов его величества, познавших все тяготы войны с партизанами Мариона на земле таинственной и жаждущей крови чужаков.
- Мы обязаны продолжать эту охоту до тех пор, пока не подстрелим последнего партизана, - убежденно говорил Банастр Тарлтон своему спутнику – Джорджу Хангеру. – Какими бы тяжелыми не были условия, в которых нам приходится вести нашу борьбу, и как бы ни были беспринципны эти мятежники, мы не имеем права отступать.
- После той ловушки у бродов Санти, в которую нас любезно заманил Болотный Лис, и которая едва не стоила нам жизни, я должен сказать, что моя вера в наш успех некоторым образом подорвана. Можешь обвинять меня в малодушии, если угодно, - проворчал Хангер, ерзая в седле и болезненно морщась.
- Понимаю, ты получил серьезные ушибы и расстроен гибелью своей боевой лошади. Но, в конце концов, мы нашли достойную замену твоей Бекки, а неудачное падение научит тебя тому, что в следующий раз надо сгруппироваться и последствия не будут столь ужасны, - невозмутимо заключил Тарлтон.
- В следующий раз? Да упаси Бог! – Возмущенно воскликнул драгун. - Я уже отбил себе все нижние чакры и заполучил синяк на добрую половину тела. Это украшение только начало сходить. И вообще я не обладаю ни кошачьей гибкостью, ни их живучестью, так что твой энтузиазм мне чужд.
- Когда мы встретились в Саванне, ты был полон решимости и горел такой заразительной удалью, что мог бы воодушевить индейцев на штурм форта Тикондерога, укоризненно напомнил Тарлтон.
Майор Хангер широко улыбнулся:
- В Саванне перед нами были открыты все самые любопытные заведения и дома богатых роялистов, так что необходимость штурма отпадала сама по себе. Да и кто тебе сказал, что во мне горела жажда именно ратных подвигов? Ну да, я немного прихвастнул, расписывая тебе свои военные заслуги, а кто не сочиняет за пинтой эля? А ты оказался таким впечатлительным малым, что тут же взялся писать своему Андре, дабы тот похлопотал о моем переводе в твой Легион.
- И не жалею о своей доверчивости, потому что ты не давал мне повода усомниться ни в твоей отваге, ни в воинском мастерстве. Правда до настоящего момента я видел моего друга исключительным оптимистом и предпочел бы и дальше наблюдать его в бодром настроении, даже если это будет стоить мне множества сальных шуточек, варварских выходок и неуместных каламбуров с его стороны.
- Ах, ну право! – С притворным смущением отмахнулся Хангер. – Знай же, что этими словами ты выпустил беса из табакерки и отныне мои безумства будут поистине безудержными.
Офицеры направили своих лошадей к лагерю медленной рысью.
- И все же чертовски неблагодарное это дело - носиться по болотам и зарослям, выискивая стоянки хитрого старого гугенота и его шайки. – Снова скривился Хангер, потирая ушибленный бок. – Почему именно мы обречены кормить здесь москитов и стирать седлами задницы в кровь?
- Кто, если не мы? На нас возложена эта задача, и мы обязаны с ней справиться – безапелляционно заявил Тарлтон. – От нашего успеха зависит судьба кампании. Мы деморализуем и разобьем партизанские отряды врага и лишим его этой стихийной силы, подрывающей наши порядки.
- Брось, Бен, выше головы не прыгнешь, - нервно отмахнулся Хангер. – Это у тебя уже мания какая-то. Синдром высоких достижений, или как угробить Легион в лесах, прикрываясь великой миссией.
Полковник смерил его ледяным взглядом и жестко отчеканил:
- Это называется чувством ответственности. Неплохо чтобы и ты его в себе воспитал.
Драгун заметно напрягся под острым взглядом серых глаз Тарлтона и с кривой усмешкой бросил нарочито небрежно:
- Значит, ты считаешь меня безответственным.
- Я считаю, что тебе следовало бы почаще вспоминать о своем прямом долге, - заметил Тарлтон уже более спокойным тоном, - а не посвящать себя всецело бесшабашным забавам и вздорным выдумкам. На тебя нельзя положиться ввиду твоей несобранности и несерьезности. Именно поэтому я оставляю за главного Кокрейна, а не тебя.
Джордж Хангер комично закатил глаза и смиренно пролепетал:
- Ладно, папочка, я буду хорошим мальчиком, слушаться дядюшку Чарли и делать уроки до ужина.
- И пристроишь, наконец, в цирк своих обезьян, а то, боюсь, они слишком многому от тебя научились и в дикой природе уже не выживут, - со смехом добавил Тарлтон.
Хангер состроил обиженную мину и трагически вздохнул:
- Ну вот, когда мы с ними практически породнились и начали обмениваться опытом, ты заставляешь нас расстаться. Можно организовать цирк при нашем Легионе. Другие организовывают театры, а у нас будет цирк. Мои обезьяны уже могут сделать шоу!
Тарлтон скептически покачал головой.
- Пить ром и совокупляться друг с другом?
- Почему же только друг с другом, - оскорбленно вскинулся Хангер, - есть же еще собаки и пара кошек, так что у нас разнообразный романтический репертуар.
Раскатистый смех этого бесшабашного драгуна был настолько заразителен, что трудно было устоять и не поддаться веселью.
- Я тут подумал, - снова заговорил Хангер, который после доброй порции шуток собственного производства чувствовал себя гораздо бодрее и бойче, - раз за главного все равно Кокрейн, так может я поеду с тобой? За моими ребятами присмотрит Бордон, он ответственный. Да, легок на помине, смотри, шагает к нам весь такой серьезный, что-то важное, небось, торопится сообщить.
Капитан Бордон отдал честь офицерам и доложил своему командиру:
- Плохие новости из главного штаба, сэр, думаю, вам следует знать, что решением военного суда Вашингтона майору Андре был вынесен смертный приговор. Его осудили на казнь через повешение.
- Когда? – Срывающимся голосом спросил Тарлтон.
- Суд состоялся сегодня. Приговор, вынесенный им, назначен к исполнению на завтрашний полдень. – Ответил Бордон.
Хангер грязно выругался, призывая проклятия на головы конгрессменов и в особенности Вашингтона.
- Как, дери дьявол их задницы, они могут так поступать с офицером Короны?! – Бушевал он. – Да этой варварской стране прямая дорога в преисподнюю! Ублюдки и отродья шлюх, гори их души!
Тарлтон молчал, застыв в седле и неподвижно глядя перед собой. Но в этом его молчаливом оцепенении угадывалась куда более острая и жгучая скорбь, чем в иных громогласных возгласах и горестных стенаниях.
- Ему организуют побег, я уверен, все уже подготовлено, - твердо заявил Хангер. – Клинтон не бросит своего любимчика в когтях Вашингтона, не позволит расправиться с ним как с гнусным преступником.
Он неуверенно улыбнулся, осторожно всматриваясь в непроницаемое лицо Тарлтона. И хотя полковник мужественно сохранял невозмутимое спокойствие, оба драгуна ощутили смятение и гнетущую тяжесть этого напряженного момента.
***
Южная Каролина, Чарльстон, штаб британских войск, 2 октября 1780г.
Тарлтон явился на аудиенцию к Корнуоллису без какого-либо сопровождения, поскольку своего адъютанта Бордона он оставил в лагере, а Хангер, который номинально занимал его место, выполнял обязанности помощника командира не столь рьяно, и, оказавшись в полном соблазнов городе, тут же отлучился на чрезвычайно важную встречу.
Пребывая в настроении столь скверном, что оно отдавалось легким физическим недомоганием, полковник взошел по ступеням красивого белого здания, с куполообразной крышей. В холле оказалось довольно шумно. Громкие голоса и особенно беззаботный смех ножом ударили по нервам подавленного драгуна. Сегодня он потерял очень близкого друга, боль переполняла сердце, а мысль о том, сколь унизительным способом его лишили жизни, терзала мозг раскаленной иглой. Тошнота подкатывала к горлу, кровь пульсировала в висках, и весь мир, способный в этот черный день беспечно веселиться, был словно разнузданный фат, дерзко бросающий ему вызов.
В довершение всех неприятностей, Тарлтон услышал манерную речь и насмешливый голос бригадного генерала Чарльза О'Хары. И сей пренеприятный субъект праздно и свысока рассуждал ни о ком ином, как о майоре Андре. Пренебрежительный тон, которым О'Хара говорил о погибшем на виселице разведчике, подействовал на Тарлтона подобно плевку в лицо, вмиг вывел из прострации и довел до крайней точки кипения.
Между тем, высказывания О'Хары становились все более резкими и оскорбительными.
- Да, этот пустоголовый фигляр, наконец, допрыгался. Посмешище для всего британского войска, жалкий комедиант и только. Заскучает теперь Клинтон без своего придворного шута. Сегодня он в последний раз сплясал на виселице, говорят, это было убогое, отвратительное зрелище. Даже смерть у таких, как он, нелепая, с публичным позором, после которого вряд ли душа упокоится с миром.
Приблизившись к компании офицеров, которых О'Хара развлекал своим занимательным монологом, Тарлтон остановился позади прославленного оратора и впился в него взглядом, который просто невозможно было не почувствовать. И точно, уже через минуту генерал передернул плечами и медленно обернулся. На мгновение взгляды двух офицеров встретились, но водянистые глаза ирландца беспокойно заморгали и оборвали нежелательный контакт. Впрочем, уверенность быстро вернулась к генералу, он продолжил тоном нарочито небрежным и даже вызывающе возвысил голос, поглядывая на Тарлтона с ядовитой ухмылкой:
- Солдату – пуля, шпиону – веревка, господа, этот аморальный тип заслужил такой конец. Ах, простите, полковник, он ведь, кажется, был вашим другом.
О'Хара обратился к Тарлтону с притворно учтивым кивком и брезгливым оскалом. Тарлтон смотрел на него сквозь полуопущенные веки с невыразимым презрением.
- Я горжусь тем, что могу считать себя другом этого в высшей степени достойного джентльмена, сэр, - наконец ответил он ровным голосом, отдающим металлом в напряженной тишине. – Майор Андре не будет забыт, как и его вклад в благородное дело нашей родины, поэтому я позволил себе говорить в настоящем времени о нем и о наших отношениях. Что же касается ваших гнусных ухищрений в стремлении его опорочить, то эти действия скорее бросают тень на вас, чем оскверняют память о человеке, принесшем свою жизнь на алтарь нашей победы. Разумеется, ваше поведение, недостойное британского офицера, заставляет меня сожалеть о том, что подобные вам носят красный мундир, увенчанный эполетами. И я бы призвал вас к ответу за ваши грубые высказывания в поединке чести, сэр, если бы, конечно, она у вас имелась. Без чести и мужества дуэль превращается в банальное убийство, а ради такового я не намерен рисковать своей репутацией и положением.
О'Хара побледнел, его обескровленное лицо выражало попеременно: тревогу, удивление и негодование. Он был обескуражен дерзостью молодого офицера настолько, что, приоткрыв рот, так и не выдавил из себя ни единого слова. О том же, сколь бурно хлынули потоки его возмущения, когда он справился с потрясением и обрел дар речи, Тарлтон мог лишь догадываться, поскольку один из адъютантов Корнуоллиса спешно увел его за собой, сообщив, что его светлость ожидает в своем кабинете. Драгун бросил через плечо прощальный устрашающий взгляд на генерала О'Хару, отчего-то он не сомневался, что к тому времени, когда он покинет кабинет главнокомандующего, ирландца и след простынет. Возможно, после сегодняшнего инцидента, О'Хара и вовсе будет избегать с ним встречи, опасаясь эмоционального напора и физического внушения, и вынашивая планы мести. Как бы то ни было, но то, сколь резко он осадил мерзавца, явно не останется незамеченным, и, как минимум, будет стоить ему выговора. Так рассуждал Банастр Тарлтон, следуя за адъютантом Корнуоллиса в просторную приемную, из которой двустворчатая дверь вела в рабочий кабинет его светлости. Здесь драгун задержался, покуда щепетильный адъютант докладывал своему генералу о его прибытии. И только после того, как все необходимые церемонии были соблюдены, Тарлтон переступил, наконец, порог роскошно убранного святилища верховного жреца бога войны южной арены боевых действий.
Достопочтенный граф восседал за своим письменным столом, сложив руки перед собой и слегка подавшись вперед с выражением явной заинтересованности и даже некоторого нетерпения. По всей видимости, о конфликте своих подчиненных он уже был осведомлен. Сдержанно отвечая на жест воинского приветствия Тарлтона, сэр Чарльз Корнуоллис проговорил:
- Едва прибыли в штаб и уже чуть ли не напали на моего верного заместителя. Излишняя импульсивность не красит солдата, надеюсь вы сожалеете о случившемся недоразумении между вами и О'Харой.
Тарлтон отнюдь не выглядел раскаявшимся и смиренным, и вместо того чтобы потупить взор, рассыпаясь в извинениях, откровенно заявил:
- Сожалею, сэр, только о том, что все-таки не напал.
Корнуоллис приподнял брови в легком удивлении, затем его жизнерадостное лицо приняло озадаченное выражение, и он строго проговорил:
- Ваша дерзость служит вам плохую службу, помогая наживать врагов и толкая на конфликт с командованием. Но, с другой стороны, именно она, эта дерзость, снискала вам славу, неоднократно венчая победой атаки, когда враг превосходил числом ваши силы. Что касается майора Андре, то лично я считаю его отважным, мужественным человеком, самоотверженно служившим Короне.
- Именно так, сэр, - живо отозвался драгун, - поэтому мне так невыносимо слышать, как его имя порочат бесчестные клеветники, чей вклад в нашу борьбу не столь ощутим.
Глядя на его горячность, Корнуоллис снисходительно усмехнулся и наставительно заметил:
- И, все же, от тактики лобового столкновения я вас попрошу впредь воздержаться, ваш ныне покойный друг без сомнения изобрел бы более изящный и хитроумный способ мести.
После того, как Тарлтон ответил на сентенцию своего командира безоговорочной готовностью придерживаться установленных правил поведения и не подстрекать к их нарушению других офицеров, они перешли непосредственно к делу. Генерал разложил на столе одну из своих карт, и в центре их с Тарлтоном обсуждения оказалась местность под названием Кингс Маунтин, небольшая возвышенность на северо-западе между Южной и Северной Каролиной. В данной области, левого фланга британских сил на Юге, пребывал майор Фергюсон со своими лоялистами-ополченцами. Корнуоллис отметил, что с Севера надвигаются значительные силы мятежников и не исключено, что гордому шотландцу понадобится помощь, хотя сообщений с просьбой о подкреплении тот и не посылал. Обсуждение будущего столкновения с врагом и вопросов полной боевой готовности драгунов, чей стремительный рейд при случае спасет положение, заняли несколько часов. «На закуску» же были оставлены такие злокозненные и вездесущие диверсанты, как Френсис Марион и Томас Самтер.
Когда все стратегические планы и тактические тонкости, необходимые меры предосторожности и боевой готовности были оговорены в деталях, часы над каминной полкой показывали половину десятого; Тарлтон бросил взгляд на разворот стрелок, покидая кабинет Корнуоллиса. Насущные вопросы несколько отвлекли его от утраты, но теперь, когда он вышел в безлюдный коридор, весь груз мрачных мыслей обрушился на него с прежней довлеющей тяжестью.
Закрепленные за драгунами квартиры находились недалеко от штаба, в особняке одного из богатых патриотов. Но возвращаться в это временное пристанище, сколь бы не было оно комфортабельно в сравнении с их лесными избушками, Тарлтон не спешил. Поздний осенний вечер оказался удивительно теплым, мягкий бриз, пропитанный дыханием океана, приятно ласкал кожу. Тарлтон спустился по лестнице, перед ним в тусклом свете фонарей лежала улица, по которой изредка проезжали экипажи и спешили по домам редкие прохожие. Когда же он, погруженный в пучину скорби, выбирал направление для своих одиноких и бесцельных скитаний, знакомый женский голос вдруг звонко окликнул его. По мостовой застучали каблучки и, обернувшись, он увидел Алисию Фэрроу, хрупкую и кукольную даже в громоздком капоре и широкой шерстяной накидке.
- Алисия, - пробормотал он, снимая шляпу. – Отчего ты здесь в этот поздний час?
- Чарльстон никогда не спит, даже комендантский час мы беззастенчиво игнорируем, - откликнулась она в своей обычной игривой манере. – Джеймс написал мне, что ты будешь в городе сегодня, и я выследила тебя и поджидала в своем экипаже.
Внезапно прелестное личико леди Фэрроу сделалось печальным, зеленые глаза наполнились слезами, губы задрожали.
- Джон… Как они могли, - в ее сдавленном голосе боль мешалась с яростью. – Как они могли! Я не находила себе места со вчерашнего дня. И все же до последнего цеплялась за надежду, что его выкупят, или устроят побег. И как только я узнала… Узнала, что все кончено, то решила, что обязательно должна тебя разыскать.
Молодая женщина шагнула вперед и со всхлипом прижалась к Тарлтону.
- Сейчас не до церемоний, ведь так? Но я все-таки признаю свою ошибку, - прошептала она, подняв на него глаза. – Я вздорная особа и должна извиниться за прошлое…
- Это лишнее, я не жду от тебя никаких извинений, - ответил драгун. – Тем более, что мое сердце уже растаяло от твоего искупающего поступка. То, что сейчас со мной рядом человек, столь глубоко преданный Джону, очень много для меня значит. А твоя поддержка, милая Алисия, и вовсе бесценна.
Она смущенно улыбнулась, промокнув глаза тонким кружевным платком:
- Боюсь, скорее мне понадобится поддержка и утешение. Вы ведь солдаты не позволяете себе такой вольности, как проявление чувств, а слезы для вас и вовсе непростительная роскошь. Так что, глядя на твое бесстрастное лицо, я начинаю сомневаться, что чем-то вообще могу быть полезна.
Тарлтон слабо улыбнулся:
- Обещаю сделать все возможное, дабы рассеять твои сомнения, и продемонстрирую тебе то, как бесконечно я в тебе нуждаюсь.
Алисия неожиданно крепко сжала его руку своей изящной, затянутой в белую перчатку, ручкой, и произнесла с нежным сочувствием:
- Я это знаю, ты сегодня бледнее обычного…
Оба смятенно потупили взор. Наконец Алисия отстранилась и, уже несколько кокетливо закатывая глаза, проговорила с трагическим придыханием:
- Этот сентябрь едва не стоил мне рассудка: сначала твоя малярийная лихорадка, а следом весть о том, что Джона схватили и заточили под стражу бешеные псы Вашингтона. Его игра была слишком рискованной.
- Он никогда не был из тех, кто избегает риска, отступая перед опасностью, - заметил Тарлтон с гордостью приправленной печалью.
- Итак, у нас с тобой есть горький повод выпить, - сказала девушка, демонстрируя бутылку, покоящуюся в складках накидки. – Пойдем, прогуляемся до пристани, перед бескрайним переменчивым океаном даже скорбь отступает в священном трепете. Джон сказал бы, что все мы лишь пылинки в круговороте времен, наши судьбы – щепки на волнах бытия и нет смысла ни о чем сожалеть и ни за что цепляться.
Она взяла его под руку с дружеской непринужденностью, и они направились в сторону порта. Вскоре влажный ветер и мириады мелких брызг окутали их, мерный шепот волн заворожил, а сотни бортовых огней очаровали их взоры. Ночной порт Чарльстона был сказочно красив, Тарлтону он до боли напомнил гавань родного Ливерпуля. От этого внезапного дежавю сладко заныло сердце.
Когда откупорили бутылку, в которой оказалось черри-бренди, Алисия с нервным смехом приложилась к горлышку, отмечая тот факт, что настоящие леди до такого способа распития спиртных напитков ни за что не опустились бы. Вспоминали постановки Андре, то с какой страстью он уходил в работу над ними, как муштровал актеров почище солдат, как нервничал на своих премьерах, как радовался их успеху и закатывал пышное празднество по случаю своего триумфа. Кроме того, у каждого из них имелся грифельный портрет работы Джона Андре, и они делились воспоминаниями о том, как собственно создавались эти милые рисунки. Говорили и о минувшей зиме, о времени, когда Андре их познакомил, и когда они оба в последний раз видели его живым и полным сил, и оптимизма.
Провожая миссис Фэрроу к экипажу, Тарлтон выразил сожаление о том, что был столь неучтив и оставил капитана Бордона в лагере, тогда как они, вероятно, планировали встречу, ожидали намеченного срока. На это Алисия насмешливо фыркнула, мол, чудовищной наивностью было бы полагать, что у них с Бордоном серьезные отношения. Она заявила о том, что чужда глупой женской покорности, и никогда никого не ждала и ждать не намерена. Окончательно раскрепостившись после бренди, она обвила руками шею полковника и запечатлела на его щеке пламенный прощальный поцелуй.
Только после того, как расстался с Алисией, Тарлтон позволил своим мыслям коснуться того сокровенного воспоминания, которое до сих пор было тайной за семью печатями. Странные переживания той декабрьской ночи, когда Андре навел на него пистолет и затеял игру, которая очень скоро вышла из-под контроля, снова воскресли в воображении молодого офицера. Мысли о произошедшем повергали в смущение, ибо воспламеняли сознание порочным огнем стремительно и неотвратимо. Эти откровения вызывали чувство вины, какую-то необъяснимую душевную скованность, ощущение глубокого внутреннего конфликта. Но теперь ко всем этим чувствам примешивалась еще и острая, ни с чем несравнимая, боль и опустошенность. Ведь больше не имело значения то, чем закончится эта сложная внутренняя борьба. Потому что на земле больше нет человека, который принял бы его капитуляцию...
Двухэтажный особняк, выкрашенный в светло-розовый цвет, являл собой безукоризненный образец колониальной архитектуры. Хотя, Тарлтона, в общем, забавлял тот факт, что суровым воинам, неистовым драгунам, наводящим страх на южан, был отведен один из самых вычурных, кокетливо-претенциозных «пряничных» домиков. Сейчас, впрочем, он не особенно смотрел по сторонам, и цветочные клумбы, фонтаны, статуи ангелов и единорогов, античные барельефы и причудливые картины и драпировки не были удостоены должного внимания.
Словно во сне или в состоянии наркотического транса Тарлтон пересек холл первого этажа, ничего вокруг не замечая, поднялся по лестнице и вошел в небольшую гостиную. Эта комната с бильярдом, старинным клависином и широкой кушеткой у камина была смежной с его покоями. Здесь, по своему обыкновению, обретался Джордж Хангер, и явным признаком его пребывания тут служило присутствие шести бездомных собак и серого котенка. В состоянии полнейшей апатии, Тарлтон не только проигнорировал этот бедлам, но и едва не споткнулся о всклокоченного черного пуделя, лежавшего у порога. Даже самого Хангера, вытянувшегося на полу перед камином с целым арсеналом бутылок, Тарлтон обнаружил не сразу. Драгун занимался тем, что поджаривал на огне одну из своих любимых немецких колбасок (ему доводилось служить с гессенцами), внезапное шкварчание этого кушанья и выдало его местонахождение.